Дети Ишима. Книга 2. Возвращение - Виктор Завидей

Мне, правда, с трудом верится, что такой достойный человек как Сальери мог, без содрогания, сделать пистолем несколько лишних дырок в корпусе всеми нами любимого Моцарта. Или сыпануть ему в кубок крысиного яду, и всего лишь только за то, что из сплетен, следовало, будто бы его «Аллегро модерато» хуже «Аллегро маэстозо» дорогого коллеги. Однако, все это дела давно минувших дней.

И если у вас сейчас возникнет проблема выбора друзей из этого народца, можете смело делать ставку на любого, – они не подведут. Я, например, в вопросе оценки наиболее важных качеств людей и друзей расхожусь во мнениях, даже с самим Христом, который считал наиболее отвратительным качеством человека – трусость; и в этой связи у нас с ним частенько выходят дискуссии.

– Но позвольте, – обращаюсь я к нему, при нашей очередной мысленной встрече. – Наш Создатель и Ваш Отец наделил свои творения инстинктом самосохранения, который в простонародье именуется трусостью. Не мог же он допустить такого противоречия в своей работе.

– На мой же взгляд, трусость хоть и не хорошо характеризует слабых людей и тем более воинов, все же иногда объяснима и простительна. А вот, что касается предательства, то альтернативой здесь может быть только верность, происходящая от слова Вера.

– Или вот еще один «афоризм», которые злые языки приписывают Вам, что, «если Вам треснули по одной щеке, то следует непременно подставить другую». При всем моем к Вам уважении я, например, считаю, что подобные действия являются чистейшим оскорблением и на них стоит серьезно реагировать. И даже думаю, что эту аксиому нужно сформулировать по-другому, например, так: «Если Вам дали по одной щеке, то следует ответить обидчику по двум, а то и измордовать его до смерти, – чтобы впредь неповадно было!»

Все же такие дискуссии на подобные темы у нас происходят довольно редко. Большей частью, все-таки, мы сходимся во мнении на том, что к людям следует быть терпимее и даже чаще их возлюблять. Вот с такими мыслями и желанием вернуть причитающийся за автором должок окружающим, хотя бы частично, воздать должное современникам и людям далекого прошлого завладела всеми помыслами автора.

Что касается людей из прошлого, то вопрос с их выбором в качестве персонажей повести не стоял, все они в высшей степени достойные и известные миру личности. Можно брать любого. Взять хотя бы для примера такого яркого представителя как Гиясаддин Абу-ль-Фатх ибн Ибрахим, известного в народе, как Хайям или, например, Гуммель и Фердинанд Райс; я уже не говорю о Моцарте и Ремарке, или Вивальди и Экзюпери. Да и вообще можно ли их перечислить так, чтобы кто-нибудь из них не почувствовал себя обойденным. По слабому разумению автора, благодаря именно этим и аналогичным им людям, а не полководцам и правителям, человек сохраняет себя как вид.

В тот самый момент, когда мысли автора были заняты составлением эскизов будущего произведения он, как обычно, прослушивал музыку, и ему вдруг показалось, что задуманное им произведение по духу соответствует замечательным симфониям Иоганна Христиана Баха, некоторым концертам Локателли и Вивальди. Он вознамерился даже сопоставить каждой части своего творения наиболее близкие по духу и атмосфере содержания их произведения.

До известной степени подобное решение возникло также по причине восстановления справедливости незаслуженно отодвинутого в тень Христиана Баха его великим однофамильцем Себастьяном Бахом. Здесь, конечно, не обошлось без сердечной склонности автора к великому Моцарту и Вивальди. Автор даже взял на себя риск высказать крамольную мысль, что англичанин Христиан Бах, по своей душевной чуткости и выразительности близок к гениальному австрийцу Моцарту, и хочет напомнить читателю, что наименование первой части повести Дети Ишима – «Двадцатый ре-минорный» – носит название одного из его великих концертов.

Во второй части повести «Дети Ишима», понимая под этим его возвращение на Ишим, автор решил в целях сохранения логической связи между разными частями также сохранить и главного героя. Несмотря на очевидную простоту такого решения, у автора возникли непредвиденные сложности. Наибольшие затруднения у автора этого творения вызвали попытки воссоздания событий, происходящих в период, предшествующий расставанию героя с полюбившимися ему местами, его друзьями, товарищами и подружками Ишимской республики.

По всем приметам, тот период должен был бы оставить у него наиболее стойкие эмоциональные впечатления от его последних месяцев жизни в далекой детской стране. Но к его удивлению, никаких впечатлений от этого периода жизни героя в памяти автора не отмечалось, более того, он обнаружил, что время или что-то другое стерло не только события, но имена и лица их участников – исчезло все, как и не было ничего вовсе.

Памятуя, однако, о просьбе читателей расширить число действующих лиц продолжения повести, автору пришлось обратиться за помощью к своим современникам, поскольку неумолимое время уже завершало свою разрушительную работу по стиранию и их образов из его памяти.

Странно, – рассуждал про себя автор, – этот летний период каникул, после завершения занятий в ненавистной школе, должен был быть наполнен самыми счастливыми воспоминаниями, поскольку главный герой повести, к тому времени, уже прекратил военные действия против своих учителей. Его окружали любимые товарищи и друзья с их общими увлечениями и спортивными играми, прогулками по сопкам, степи, купанием и рыбалкой на Ишиме.

Что точно помнит автор, так это то, что если бы не превратности судьбы, то главный герой повести остался бы в тех благословенных краях в окружении товарищей до окончания своих дней, и что его жизнь сложилась бы счастливо и в гармонии с окружающей средой. Что же касается его ненасытной тяги к путешествиям и бродяжничеству и невозможности сочетать с их с размеренной жизнью в селении на далеком Ишиме, то он поступил бы так, как поступал всегда – оставив решение этого вопроса на волю случая или на потом.

И если кто-то из читателей сомневается в сказанном, он может открыть соответствующую страницу Ре-минорной повести того временного промежутка жизни автора и увидеть счастливого ученика, сбегающего с последнего урока девятого класса в начале лета. И того же субъекта, валяющегося через два месяца на второй полке вагона пассажирского поезда, наподобие мешка с опилками везущего его в неизвестность. И эти два события отделены друг от друга всего одной короткой строкой, за которой, несомненно, должны были скрываться целых два месяца его счастливой жизни в том замечательном краю.

Складывалось ощущение, что «Злые силы», добравшись своими грязными руками до памяти автора и мест, где хранились сведения о последних месяцах его пребывания на Ишиме, селективно удалили именно эти сведения, что впоследствии сильно изменило, а может, даже исковеркало до неузнаваемости его последующую жизнь.

– Подумаешь! – скажет равнодушный читатель, – всего-то два месяца из всей длинной жизни?

Но мы – те, кто знает, что такое жизнь, – можем серьезно возразить равнодушным, заявив, что два месяца счастья могут легко перевесить всю жизнь. Да что там два месяца! День или даже час счастья могут стоить всей оставшейся никчемной и никому не нужной жизни. Ведь счастью и любви не названа цена…

В конце концов, автор решил оставить эти «опыты» по восстановлению хронологии украденного двухмесячного периода жизни своего героя, и отложить всю затею на неопределенное время или до тех пор, пока память или легкокрылая муза, не посетит его скромное жилище. Следуя принципам Раджи йоги, он забросил эту задачу в оставшийся не затронутым негодяями участок памяти и, как обычно, забыл о ней.

Спокойствие, однако, было недолгим, а точнее до тех пор, пока незнакомый читатель не прислал письмо, с просьбой прислать ему уже опубликованную автором первую часть повести. Хотя в этой просьбе не было ничего необычного, так как с некоторых пор подобные письма поступают автору регулярно. Все-таки, какое-то неясное ощущение беспокойства привело его состояние духа в неустойчивое положение равновесия.

«Ерунда, какая-то…», – думал про себя автор. – «Вероятно, эта неудовлетворенность внешним миром обусловлена банкротством организации, с которой, не от большого ума, связал себя автор в недалеком прошлом». – «Пора уже заканчивать эту канитель, и по примеру древних отправляться выращивать капусту. Хватит уже!» Вместе с тем он понимал, что попытка уйти от прямого ответа на реальную причину поселившегося в нем беспокойства, ему не удастся.

Мягко говоря, с этого момента все и началось. Не знаю, как читателям, но автору с его технократическим складом ума и оставшихся, после вмешательства Злых Сил, нейронов, свойственно увлекаться далекими от техники вопросами типа: – «Что бы было, если б ничего не было?» – или другими на них похожими. То, что эта проблема имеет прямое отношение к физике, религии или финансам, не может не видеть даже слепой. А вот, например, как эта задача соотносится с народным творчеством, и в частности с сюжетом сказок или жизнью, увидит далеко не всякий.